Кошка зимой осторожней В мире живёт - оставляя Имя своё на снегу...
02.11.2012 в 17:26
Пишет Лэй Чин:Цикл Хэйке. (Мононокэ)
Краткое содержание: воспоминания монахини об удивительном случае из жизни
В то лето, помнится, стояла отвратительная жара. Целыми днями не продохнуть, так душно было, а ведь еще страшная вонь и тучи мошкары – эти вечные спутники лета – отравляли настроение.
Я знала, что муж мой не хочет развода и выставил на пути слуг, строго-настрого приказав им не позволить мне уйти от дома дальше соседней провинции. Будь я и впрямь так наивна, как он полагал, затея бы удалась – но я была чуть умнее, хотя позже горько об этом жалела.
Помнится, тогда прошла я две станции, а на третьей шепнула по секрету сразу нескольким попутчицам, что будто мужнины слуги – никто иные, как бандиты из шайки знаменитого Ямаиба Сангоро.
Покуда местные власти с ними разбирались – кто они, да откуда, да где познакомились с бандитами и что те бандиты им обещали – я успела тихо покинуть город и бежала в лес. Там сняла я верхнее кимоно – ах, что за кимоно то было, из лучшего шелка! Я таких и в молодые годы не носила, когда звалась первым цветком веселой Симабары! Но я искромсала его ножом, рыдая по гибнущей красоте, и слезы мешались с кровью из порезанной руки: я решила измазать обрывки кровью, чтоб нашедший их мог подумать, что я мертва. И впрямь, кажется, умерла я тогда – та я, что была женой своего мужа.
По пути назад повстречалась мне еще девица О-Каё, искавшая работы.
И вышло так, что мы – несчастная жертва разбойников с равнины и бывшая портниха – взялись сопровождать юную госпожу Рарин в ее паломничестве.
На который день пути мы прибыли в ту деревушку – уже и не припомню. Помню, что носильщиком нам взялся услужить жуткий монстр с черной, как сажа, кожей и более того – кудрявыми волосами, но с человеческим именем Токудзи. Помню, что довольно мерзкий юнец в пятицветном платье, с которым два меча смотрелись не лучше, чем на обезьяне, изволил грязно домогаться к госпоже Рарин. Когда же я его отшила, рассмеялся и сказал, что время добиться расположения красавицы у него еще будет: на перевал сошла лавина, так что дальше не пройти никак.
И впрямь, так оно и было, и нам с госпожой Рарин пришлось делить кров и стол с толпой неведомого сброда, среди которого, как зерна нефрита в навозной куче, попадались знатные и достойные люди.
Тем же вечером было решено играть в «Сто историй», чтоб хоть как-то занять время до тех пор, пока дорога освободится. До сих пор помню все рассказанное мною тогда, как если бы тот проклятый день был только вчера: я сидела среди товарищей по несчастью и рассказывала вот какую сказочку, некогда услышанную от моего поклонника Хидэмото.
В стародавние дни был великий полководец, Тайра-но Масакадо, и было у него от любимой жены двое детей: сын, Ёсикадо, и дочка, Сацуки-химэ. Известная история, конечно: Масакадо был безмерно гордый человек, мнил себя богом и мечтал стать императором, за что и поплатился – негоже смертному человеку о таких высотах мечтать. Не допрыгнет, упадет и хребет сломает, говорят мудрые люди.
Так вот, этот-то Масакадо, или иначе – Сома Кодзиро, дочку свою отвел еще совсем маленькой на болото, да там на кочке и оставил: помрет – невелико горе, а нет, так авось чему научится. Сидела она там, плакала, рукавами слезы утирала, вдруг видит – идет к ней прямо по трясине дед одноногий, борода в три волосинки, рот до ушей.
– Кто ты, – спрашивает, – такая, красавица?
– Я Сацуки-химэ!
– Страшно ли тебе, красавица? – спрашивает.
– И вовсе нет! – храбро ответила Сацуки-химэ.
Тогда дед вдохнул поглубже, начал раздуваться, раздуваться – покуда не превратился в гигантскую жабу.
– А так?
– Нет, дяденька!
Еще дед вздохнул, глаза у него огнем загорелись, из пасти дым повалил, на каждой лапе стальные когти выросли, голос загремел, как гром небесный:
– Теперь-то тебе страшно ли?!
– Нет!
Сдулась жаба, снова стариком обернулась, сказал старик:
– Я Гама-сэннин, Жабий Мудрец. Кабы ты испугалась – съел бы я тебя, а так – иди ко мне в ученицы!
Десять долгих лет учил он всяким премудростям Сацуки-химэ, на одиннадцатый год вернулась она домой, в замок Сома. Видит – ни отца ее нет в живых, ни слуг его преданных. Только ветер в развалинах поет, да ее любимый брат в подвале прячется, на солнце посмотреть боится.
– Отомстить бы, братец, отцовым убийцам!
– И верно, сестрица, только как?!
Обняла Сацуки-химэ лягушку-подружку, пошепталась с ней, факел зажгла, свиток с заклинанием развернула:
– Только бы мне череп врага найти, братец – не укроются враги от нашей мести!
А о ту пору как раз прибыл посыльный от императора – ловить выживших мятежников. Заманили его брат с сестрой в старый замок, да и убили, а голову его Сацуки-химэ на алтарь положила, начала заклинания читать... Не выходит что-то!
Пошепталась снова с лягушкой-подружкой и заплакала горько-горько.
Потом взяла нож, обняла брата покрепче, да и зарезала его.
– Не уйти теперь врагам от нашей мести, никуда не скрыться!
А потом и сама с горя со стены кинулась, места себе не найдя.
Обернулись они с братом светящимися черепами, и кому те черепа ни явятся – тот немедля умрет.
Вот такую рассказал мне Хидэмото-сан историю, а я пересказала ее своим попутчикам. Потом мне часто казалось, что я сама себе напророчила горя – столько бед на нас свалилось в той гостинице.
Но может быть, это горе было мне только на пользу, ведь оно привело меня к Просветлению? Как знать!
Может, знай я будущее, я бы убежала быстрее ветра – и сейчас торговала бы собой где-нибудь в нищих переулках Осаки, а не вспоминала свою жизнь, чтобы навеки распрощаться с ней во имя святого Будды?
Наму Амида Буцу – все пути твои ведут к нашему благу!
Краткое содержание: всесильный властелин Японии, победивший всех своих врагов, Тайра-но Киёмори лежит при смерти. Однажды ночью к нему пришли странные гости.
Примечание: по мотивам исторических событий. Перевод эпиграфа авторский. О Киёмори можно прочитать здесь.
Бабочка-махаон, большая и перепуганная, билась о бумажный фонарь крыльями, отчаянно пытаясь добраться до источника света. Ее алый двойник, нарисованный на бумаге, равнодушно смотрел на ее попытки и, казалось иногда, шевелил слегка усиками – игра теней, иллюзия.
А под фонарем, скорчившись на циновке, лежал старик – седой, плешивый, измученный долгой болезнью. По темно-пурпурной одежде, которой его укрыли вместо одеяла, ползли серебряные вышитые бабочки – такие же, как на фонаре.
Слуги, еще недавно боявшиеся распрямиться в его присутствии, оставили его здесь, и только изредка особо храбрые служанки приносили господину воды или крепкого чая с медом – есть тот уже не мог, да впрочем, и поить его приходилось силком: старик метался в горячке и яростно отбивался ото всех попыток ему помочь.
Наконец бесполезная борьба надоела даже белорукой Токико, законной супруге господина, и она велела просто ставить питье у постели: захочет – сам напьется.
А старик в горячечном бреду видел солнце.
Солнце стояло в зените, немилосердно паля скрытую шлемом голову, пытаясь выбелить знамена с алыми махаонами, выпарить всю воду из реки, сплавить белый песок в стекло.
Тайра-но Киёмори щурил на солнце хитрые глаза и улыбался.
– Уж в такую-то погоду они не нападут, а?
– Пожалуй, – молодой человек с длинной черной косой кивнул, глядя из-под ладони на вражеское войско. – Побоятся, их люди не так выносливы, как ваши, господин.
– С моими людьми никому не сравниться, – согласно кивнул Киёмори.
– Никому, господин. Но полдень скоро пройдет, не так ли? Я уже вижу на горизонте тучи, которые скроют солнце.
– Тогда пусть солнце остановится, – беспечно пожал плечами господин. – В конце концов, разве Аматэрасу мне не родня?
– Она и Минамото тоже родня, – немного грустно ответил молодой человек.
На том берегу воины уже седлали коней и проверяли колчаны, готовясь атаковать, стоит солнцу зайти за тучи.
Тайра-но Киёмори поднял лицо к небу, глядя в свет широко открытыми глазами.
Потом тихо, но уверенно сказал:
– Стоять.
И солнце остановилось.
Пламя в белом фонаре, пометавшись, угасло, и махаон, утратив всякий интерес, уселся на столик рядом – отдыхать. Старик застонал во сне, повернулся на другой бок и махнул рукой, сбивая сосуд с чаем. Чай разлился, намочив матрас и край пурпурного платья. Бабочка, встрепенувшись, подлетела и стала сосредоточенно пить сладкую жидкость, изредка замирая – словно задумываясь, а стоит ли?
Луна, заглянув в распахнутые сёдзи, окрасила ночным голубоватым серебром пол комнаты, населяя ее жутковатыми тенями.
За бумажной перегородкой, не слушая стонов господина, о чем-то спорили слуги, шлепали по полу босые ноги служанок: готовились к приему дорогих гостей.
А у черного хода под проливным дождем стоял мальчик лет шестнадцати и все просил его пустить. Чудной мальчишка, право: волосы светлые, как рисовая солома, одежда пестрая – не иначе чей-то шут или просто бродячий комедиант.
Наконец Окику, посудомойка, сжалилась над ним, пустила на кухню отогреться у огня. Тот благодарно поклонился и замер ненадолго на пороге, выжимая полу голубого кимоно. Пламя в очаге неожиданно взметнулось вверх, и Окику вздрогнула: ей почудилось, что у тени ночного гостя – лисий хвост.
Старшая по кухне, повариха Оину, недовольно отвлеклась от приготовления какого-то хитрого блюда и подозрительно осмотрела вошедшего.
– Ты кто будешь, малой?
– Я странствующий лекарь, госпожа, – тихо ответил он. – Мой брат написал мне, что здесь могут нуждаться в моей помощи. Скажите, в этом доме никто не болеет?
– Господин у нас болеет, – все так же неприязненно отозвалась Оину. – Но вот уж точно не тебе, побродяжке, его лечить.
– Как знать, как знать... – тихо покачал головой гость. – Если ему и впрямь будет нужна моя помощь – думаю, рекомендации у меня найдутся.
– Говорят, он при смерти. Таро говорил, – тихо сказала Окику. – Госпожа Оину, а вдруг этот лекарь ему поможет?
Но повариха только хмыкнула и вернулась к своему котлу: она не доверяла всяким проходимцам, а ночной гость уж точно был из них.
Рекомендации у него, как же!
Бабочка, только миг назад сосредоточенно пившая из лужицы, неожиданно сложила крылышки и упала.
Старик открыл глаза.
В лунном свете на лужайке перед домом он увидел множество черепов. В их глазницах извивались черные гробовые змеи, вокруг полыхали жуткие синие огни, плясали светляки.
– Кто вы?! – хрипло крикнул старик, шарахаясь и падая на залитую чаем постель.
Черепа легко поднялись в воздух и подлетели к нему, закружились вокруг, шепча что-то странное и непонятное.
– Кто вы?! – повторил старик, выравнивая голос и обретая ту командную интонацию, которая бывает у старых генералов.
Черепа рассмеялись смехом сухим, как песок или последний вздох умирающего от жажды.
– Говори! – снова приказал властитель Поднебесной, великий Киёмори, богоравный.
Один из черепов замер, и Киёмори увидел, что это вовсе и не череп – перед ним стоял статный высокий воин, красивый и гордый, с холодными серыми глазами. С его богатого доспеха стекала вода, а в волосах и бороде запутались водоросли.
– Не узнаешь меня, отец? – тихо спросил он. – Разве ты не узнаешь меня?
– Сын? Томомори? – недоуменно прошептал старик. – Но почему ты среди них? И что с тобой, ты весь мокрый!
Томомори грустно усмехнулся, протягивая вперед руку. На ладони у него сидел краб с человеческим лицом на панцире.
– Дан-но-ура, отец. Это все Дан-но-ура... Горький день для Хэйке, не может быть горше...
– Веселый день для Хэйке! – послышался женский смех, и еще один череп обрел человеческий облик. Молодая женщина с факелом в руке и искаженным яростью лицом дерзко смотрела в лицо старцу. Ее длинное платье было расшито жабами, и крупная черная жаба сидела у ее ног.
– Веселый день для Хэйке! Наконец-то отольется вам всем кровь моего возлюбленного отца! – повторила она.
– Она всегда слишком много смеется, когда умирают ее родные, – грустно сказал молодой человек в белых одеждах. – Хотя на самом деле ей больно видеть их смерть.
Женщина гневно взглянула на него, но промолчала, словно не смея спорить.
Остальные черепа не спешили обретать человеческий облик, они кружили по комнате, словно играя в догонялки, змеи перелетали из одного в другой, синие огни мигали, то вспыхивая, то совсем угасая.
Тайра-но Киёмори смотрел на своего сына и видел, что у того утомленное и измученное лицо, видел неизбывную тоску в его глазах и морскую зелень, окрасившую щеки.
– Дан-но-ура... – эхом повторил он. – Это где?
– Не спрашивай! – резко оборвала его женщина с жабой. – А ты не смей отвечать! Еще не время.
– Какая разница? – пожал плечами юноша в белом.
– Никакой, – очередной череп обернулся высоким суровым мужчиной в странном, незнакомого типа доспехе, с длинным мечом у пояса. Его руки были в крови, и кровь текла из перерезанного горла.
– Я не хочу, – капризно и упрямо повторила женщина.
– Разве мы твои игрушки? – удивленно спросил юноша.
– А ты как думал, братишка? Вы здесь лишь по моей воле! Я, я, я вызвала вас, я захотела мести, я захотела, чтоб вы были со мной! Не смей так смотреть на меня, не надо! – крикнула она, срываясь на визг, почувствовав на себе печальный и полный сострадания взгляд, но тот уже отвернулся и вскоре исчез, снова обернувшись одним из черепов.
По полу покатился вышитый белыми снежинками шарик тэмари.
На кухне гость неожиданно вскочил, ненароком опрокинув тарелку, – добросердечная Окику дала ему немного риса и водорослей, оставшихся от ужина.
Он быстро огляделся по сторонам, словно принюхиваясь к чему-то неуловимому, что мог учуять только он один, и, неожиданно выхватив из-за пояса танто в красных ножнах, украшенных драгоценными камнями, рванулся прочь из кухни – по коридору, по другому коридору, по лестнице, и снова по коридору, и вниз по лестнице – туда, куда его манил запах пробудившегося мононоке.
Сильного, древнего, истекающего злобой и отчаянием чудища, о котором писал брат.
«Я уверен, – писал он, – Сацуки-химэ появится в доме Киёмори не позднее следующего новолуния. Поспеши: ты ведь знаешь, я плохо умею очищать души. А уничтожать этих несчастных мне попросту жаль».
Брат всегда умел найти ему работу, а подчас и создать. Что ж, на то он и величайший из оммёдзи.
Наконец добежав до цели, юноша резким движением раздвинул сёдзи.
– Оставьте меня! – закрыл лицо руками Киёмори. – Оставьте, я не желаю вас видеть! Оставьте, чудовища! Я, Тайра-но Киёмори, правитель Поднебесной, богоравный, приказываю вам!
– Я тоже был правителем Поднебесной, – урод с лицом обезьяны – Тоётоми Хидэёси – расхохотался.
– А я – Демон и владыка Шестого неба, – сказал мужчина с перерезанным горлом, Ода Нобунага.
– Идем с нами! – позвала нежная девушка с темными глазами, Тамамуси-химэ.
– Идем с нами, – согласился с ней юноша в белом, некогда бывший сыном Тайра-но Масакадо.
– Идем же! – сердито приказала женщина с факелом, мстительная Такияся-химэ.
Последний из пришедших, седовласый старец, положил ей руку на плечо:
– Постой, Сацуки. Наш друг, должно быть, утомился долгой беседой. Поднеси ему воды, пусть он освежится.
Ведьма криво усмехнулась алыми губами:
– Хорошо, отец, – и протянула чашу Киёмори. – На, освежись, владыка Поднебесной!
Лекарь шагнул в комнату, и духи шарахнулись, теряя человеческий облик, закружились безумным хороводом. Чаша упала на пол, чудом не перевернувшись и не расплескав ни капли.
Одна лишь Такияся-химэ, в своем черно-алом платье, осталась стоять. Жаба жалась к ее ногам, как испуганная кошка.
– Ты... – протянула она. – Брат Сэймея, верно?
Лекарь кивнул.
– Я знаю твою Форму: ты мэ-курабэ. Я знаю твою Цель: ты преследуешь всех своих родичей по крови. Я знаю, почему ты стала мононоке: твой отец был убит, твой дом разрушен, ты сама пала жертвой похоти захватчиков. Я гнался за тобой с самого твоего пробуждения, и теперь ты попалась.
– Ты самонадеян, – покачала головой она. – Чтобы меня изгнать, мало знать мою форму, цель и первопричину. Надо еще и победить меня, а этого тебе не удастся никогда.
– Это легко узнать, мэ-курабэ, – лекарь вытянул перед собой меч, глядя на женщину холодно и спокойно.
Он был уверен: ей не уйти.
Тайра-но Киёмори смотрел на хоровод черепов, на женщину с жабой и на юношу с мечом и улыбался.
Брат Сэймея или дочь Масакадо – какая, в сущности, ему разница, кто победит?
Это не его война. Свою войну он выиграл давно, давно – еще в тот жаркий полдень, когда стоявший по правую руку от него Сэймей потрясенно смотрел на замершее светило.
Он наклонился, поднял с пола чашу и, повинуясь неясному порыву, осушил ее до дна.
Тело с глухим стуком упало на пол.
– Играй с нами, танцуй с нами, беги с нами! – шептали голоса.
– Нет, не надо, не смей, она уйдет! – кричал юноша с мечом.
Тайра-но Киёмори их не слышал, он спешил вперед, туда, где светило солнце. Солнце, которое снова бежало от него прочь.
Солнце, которому он всегда сможет приказать:
– Стоять!
И оно остановится.
Краткое содержание: врач Хирадзима Тэнка – по роду профессии – вообще знает много разных историй...
Примечание: по мотивам исторических событий. Перевод эпиграфа авторский. О Нобунаге можно прочитать здесь.
Снег валил стеной. Хозяин постоялого двора, по имени Сабуро, клялся: такого и на памяти его деда не бывало. Поминал ёкаев, плевался через плечо и наливал себе и приятелю-врачу еще сакэ – для сугрева.
Они были знакомы уже много лет, с того самого дня, когда совсем еще молодой Хирадзима Тэнка ночью постучался в его дверь, умоляя укрыть от погони.
Сабуро не отказал и не жалел об этом: тогдашний ронин вскоре стал отличным лекарем и никогда не отказывал в помощи своему спасителю. А спаситель не отказывался пустить его переночевать.
– Вот у тебя снег идет, – доверительно говорил Хирадзима, – а надо мной тоже как шутит кто. Видел ту тетку, что при аристократочке все крутится, гоняет от нее мужчин, как мух? А я ее знаю. Ее раньше Ханамиё звали, первая красавица была в Симабаре, не поверишь.
– Отчего не поверить? Она, если ее набелить да приодеть, и сейчас еще ничего, – степенно откликался Сабуро.
– Так-то оно так, но я ж твердо знаю – она за моего бывшего господина замуж вышла! Теперь, значит, знатная дама. А знатные дамы, друг мой Сабуро, по горным дорогам в одиночку не ходят. И в компаньонки не нанимаются.
– Мало ли что может случиться, – пожимал плечами Сабуро. – Это ты все сам себя пугаешь. Вот снег – это да, это серьезно. А дамы, господа – это все мелочи жизни и совпадения.
– Ну, не скажи, – возразил Хирадзима. – Знаешь же, говорят: совпадения есть глас Будды. Так что мне все-таки не по себе.
– Не по себе – так налей еще сакэ да выпей. И расскажи что-нибудь этакое, занятное. Вчера вечером я прямо заслушался вашими баечками, еще охота.
– Баечку ему... – покачал головой врач. – Ну ладно, будет тебе баечка.
– Слышал я это от одного заклинателя, которому кровь отворял – его удар хватил, когда он с девкой миловался. Не поверишь, забавная история! Пришел он в веселый дом, заказал себе одну красотку, – она потом от чахотки умерла, года не прошло – поднялись они в комнату, она пояс развязала, грудь из-под повязки вынула, ноги раздвинула, ждет. Он копается, одежды-то на нем много – и тут видит, картинка на стене, на картинке карп пучеглазый. Тут-то его удар и хватил. Мне потом хозяйка объясняла, он до жути рыб боялся, этот заклинатель.
Говорят, история с ним неприятная какая-то на корабле случилась, но я про то не знаю. Мне он про другое рассказывал.
– И как звали этого твоего, который рыб боялся?
– Янаги, вроде бы. А по имени не припомню. Я все думал: а жареную рыбку он тоже боится? А суши? Ладно, не о нем речь.
– А о ком?
– О самом великом Оде Нобунаге. Был тот Ода, как ты знаешь, великий полководец, пол-Японии под себя подмял, все его боялись, а сам он никого не боялся – так говорят. Больше всего он любил ветреные дождливые вечера, когда деревья гнутся к земле, как трава. А еще власть. Власть он не любить не мог.
– Ну, таким власть завсегда дороже всего, – кивнул Сабуро.
– Именно. Чтобы ее ощутить, он убивал людей: нет ничего слаще, чем владеть чужой жизнью и смертью. Сперва он убивал просто: рубил голову одним взмахом меча, так, чтоб кровь плескала на стены (говорят, пятна от нее так и не сошли с годами), но ни капли не попадало на его одежду. Или иногда душил – сам, своими руками, чтоб почувствовать каждый вздох, каждую судорогу, трепыхание горла, треск ломающейся кости и то, как она этак так чуть в сторону сдвигается под рукой... – Хирадзима странно улыбнулся и встряхнул головой. – В общем, сперва он убивал просто. Но с годами он становился все могущественнее и хотел все большего. И Ода стал убивать иначе.
– Пытать, что ли?
– Именно. Его пленникам резали вены, так что они долго-долго умирали, истекая кровью – а он смотрел, как бледнеют их лица, синеют их губы и ногти, и смеялся. Женщин он отдавал на поругание солдатне – бедняжки умирали долго, много дольше, чем любой из пленников-мужчин. И много мучительнее.
Хирадзима помедлил и продолжил:
– Однажды, говорят, к Оде пришла красавица. Ее звали Сацуки, и все мужчины в замке не могли отвести от нее взгляд, но она подошла к Оде-ко и сказала: «Раздели со мной ложе, господин!». Он, конечно, не отказался: ведь обладание женщиной – тоже власть. Сацуки была горяча, как огонь, ее поцелуи ранили, как ножи, ее бедра манили к себе, как райская обитель. Великий Ода забыл всякий стыд, он клялся ей в любви до гроба – а она лишь смеялась и отвечала его ласкам. Она отдавалась ему всю ночь – то как женщина, то как юноша, и к утру Ода-ко был изможден, как после долгой битвы, а она – свежа и легка, словно и не было той ночи.
На рассвете она ушла так же неожиданно, как и пришла, но велела передать: «Встретимся в Хонно-дзи, великий господин Нобунага».
Врач ненадолго умолк.
– И что? – уточнил Сабуро. – Это она его там, что ли, вместо Акэти зарезала?
– Да нет. Янаги говорил, его деду тамошний монах рассказывал, который это своими глазами видел: как раз тогда, когда Акэти и его воины штурмовали храм, а Но-химэ и молодой господин Мори Ранмару его защищали, перед Одой-ко явилась Сацуки. Она стояла на террасе и улыбалась.
«Ты здесь!» – воскликнул Ода. «Да, – ответила она. – Я пришла за тобой. Ты покрыт кровью с ног до головы, Нобунага. Ты смердишь ею, ты насильник и убийца». «Но я раскаялся! – возразил Ода-ко. – Я уже совсем не тот человек». «Но ты все еще Ода Нобунага», – ответила Сацуки, и поманила его. И так она была прекрасна и желанна, что он шагнул к ней, а она выхватила нож и перерезала ему горло, вот так! – врач коротко махнул рукой, рассекая воздух. – Стоило его черной крови хлынуть наземь и он захрипел, как она уже подхватила его на руки, целуя... И он исчез. Обернулся, говорил тот монах, светящимся черепом – и только его и видели. Вот такая история.
– Любопытно. А что... – начал было Сабуро, но его прервал вбежавший слуга.
– Я слышал, тут врач есть?! У нас беда – Дзиро заболел, лежит в лихорадке.
Хирадзима кивнул, извинился перед приятелем и поспешил к больному.
Истории историями, а долг у врача – прежде всего.
URL записиВ колоколах Гиона – эхо невечных вещей, в венчиках алых цветов – провозвестье, что гордый падет.
Процветанье и власть – лишь сон, что приснился ранней весной: ты вчера еще князем был, а сегодня – пыль на ветру...
Хэйке-моногатари
Процветанье и власть – лишь сон, что приснился ранней весной: ты вчера еще князем был, а сегодня – пыль на ветру...
Хэйке-моногатари
Краткое содержание: воспоминания монахини об удивительном случае из жизни
Жабы Сацуки
Жабы Сацуки
В то лето, помнится, стояла отвратительная жара. Целыми днями не продохнуть, так душно было, а ведь еще страшная вонь и тучи мошкары – эти вечные спутники лета – отравляли настроение.
Я знала, что муж мой не хочет развода и выставил на пути слуг, строго-настрого приказав им не позволить мне уйти от дома дальше соседней провинции. Будь я и впрямь так наивна, как он полагал, затея бы удалась – но я была чуть умнее, хотя позже горько об этом жалела.
Помнится, тогда прошла я две станции, а на третьей шепнула по секрету сразу нескольким попутчицам, что будто мужнины слуги – никто иные, как бандиты из шайки знаменитого Ямаиба Сангоро.
Покуда местные власти с ними разбирались – кто они, да откуда, да где познакомились с бандитами и что те бандиты им обещали – я успела тихо покинуть город и бежала в лес. Там сняла я верхнее кимоно – ах, что за кимоно то было, из лучшего шелка! Я таких и в молодые годы не носила, когда звалась первым цветком веселой Симабары! Но я искромсала его ножом, рыдая по гибнущей красоте, и слезы мешались с кровью из порезанной руки: я решила измазать обрывки кровью, чтоб нашедший их мог подумать, что я мертва. И впрямь, кажется, умерла я тогда – та я, что была женой своего мужа.
По пути назад повстречалась мне еще девица О-Каё, искавшая работы.
И вышло так, что мы – несчастная жертва разбойников с равнины и бывшая портниха – взялись сопровождать юную госпожу Рарин в ее паломничестве.
На который день пути мы прибыли в ту деревушку – уже и не припомню. Помню, что носильщиком нам взялся услужить жуткий монстр с черной, как сажа, кожей и более того – кудрявыми волосами, но с человеческим именем Токудзи. Помню, что довольно мерзкий юнец в пятицветном платье, с которым два меча смотрелись не лучше, чем на обезьяне, изволил грязно домогаться к госпоже Рарин. Когда же я его отшила, рассмеялся и сказал, что время добиться расположения красавицы у него еще будет: на перевал сошла лавина, так что дальше не пройти никак.
И впрямь, так оно и было, и нам с госпожой Рарин пришлось делить кров и стол с толпой неведомого сброда, среди которого, как зерна нефрита в навозной куче, попадались знатные и достойные люди.
Тем же вечером было решено играть в «Сто историй», чтоб хоть как-то занять время до тех пор, пока дорога освободится. До сих пор помню все рассказанное мною тогда, как если бы тот проклятый день был только вчера: я сидела среди товарищей по несчастью и рассказывала вот какую сказочку, некогда услышанную от моего поклонника Хидэмото.
В стародавние дни был великий полководец, Тайра-но Масакадо, и было у него от любимой жены двое детей: сын, Ёсикадо, и дочка, Сацуки-химэ. Известная история, конечно: Масакадо был безмерно гордый человек, мнил себя богом и мечтал стать императором, за что и поплатился – негоже смертному человеку о таких высотах мечтать. Не допрыгнет, упадет и хребет сломает, говорят мудрые люди.
Так вот, этот-то Масакадо, или иначе – Сома Кодзиро, дочку свою отвел еще совсем маленькой на болото, да там на кочке и оставил: помрет – невелико горе, а нет, так авось чему научится. Сидела она там, плакала, рукавами слезы утирала, вдруг видит – идет к ней прямо по трясине дед одноногий, борода в три волосинки, рот до ушей.
– Кто ты, – спрашивает, – такая, красавица?
– Я Сацуки-химэ!
– Страшно ли тебе, красавица? – спрашивает.
– И вовсе нет! – храбро ответила Сацуки-химэ.
Тогда дед вдохнул поглубже, начал раздуваться, раздуваться – покуда не превратился в гигантскую жабу.
– А так?
– Нет, дяденька!
Еще дед вздохнул, глаза у него огнем загорелись, из пасти дым повалил, на каждой лапе стальные когти выросли, голос загремел, как гром небесный:
– Теперь-то тебе страшно ли?!
– Нет!
Сдулась жаба, снова стариком обернулась, сказал старик:
– Я Гама-сэннин, Жабий Мудрец. Кабы ты испугалась – съел бы я тебя, а так – иди ко мне в ученицы!
Десять долгих лет учил он всяким премудростям Сацуки-химэ, на одиннадцатый год вернулась она домой, в замок Сома. Видит – ни отца ее нет в живых, ни слуг его преданных. Только ветер в развалинах поет, да ее любимый брат в подвале прячется, на солнце посмотреть боится.
– Отомстить бы, братец, отцовым убийцам!
– И верно, сестрица, только как?!
Обняла Сацуки-химэ лягушку-подружку, пошепталась с ней, факел зажгла, свиток с заклинанием развернула:
– Только бы мне череп врага найти, братец – не укроются враги от нашей мести!
А о ту пору как раз прибыл посыльный от императора – ловить выживших мятежников. Заманили его брат с сестрой в старый замок, да и убили, а голову его Сацуки-химэ на алтарь положила, начала заклинания читать... Не выходит что-то!
Пошепталась снова с лягушкой-подружкой и заплакала горько-горько.
Потом взяла нож, обняла брата покрепче, да и зарезала его.
– Не уйти теперь врагам от нашей мести, никуда не скрыться!
А потом и сама с горя со стены кинулась, места себе не найдя.
Обернулись они с братом светящимися черепами, и кому те черепа ни явятся – тот немедля умрет.
Вот такую рассказал мне Хидэмото-сан историю, а я пересказала ее своим попутчикам. Потом мне часто казалось, что я сама себе напророчила горя – столько бед на нас свалилось в той гостинице.
Но может быть, это горе было мне только на пользу, ведь оно привело меня к Просветлению? Как знать!
Может, знай я будущее, я бы убежала быстрее ветра – и сейчас торговала бы собой где-нибудь в нищих переулках Осаки, а не вспоминала свою жизнь, чтобы навеки распрощаться с ней во имя святого Будды?
Наму Амида Буцу – все пути твои ведут к нашему благу!
Краткое содержание: всесильный властелин Японии, победивший всех своих врагов, Тайра-но Киёмори лежит при смерти. Однажды ночью к нему пришли странные гости.
Примечание: по мотивам исторических событий. Перевод эпиграфа авторский. О Киёмори можно прочитать здесь.
Солнце Киёмори
Солнце Киёмори
Бабочка-махаон, большая и перепуганная, билась о бумажный фонарь крыльями, отчаянно пытаясь добраться до источника света. Ее алый двойник, нарисованный на бумаге, равнодушно смотрел на ее попытки и, казалось иногда, шевелил слегка усиками – игра теней, иллюзия.
А под фонарем, скорчившись на циновке, лежал старик – седой, плешивый, измученный долгой болезнью. По темно-пурпурной одежде, которой его укрыли вместо одеяла, ползли серебряные вышитые бабочки – такие же, как на фонаре.
Слуги, еще недавно боявшиеся распрямиться в его присутствии, оставили его здесь, и только изредка особо храбрые служанки приносили господину воды или крепкого чая с медом – есть тот уже не мог, да впрочем, и поить его приходилось силком: старик метался в горячке и яростно отбивался ото всех попыток ему помочь.
Наконец бесполезная борьба надоела даже белорукой Токико, законной супруге господина, и она велела просто ставить питье у постели: захочет – сам напьется.
А старик в горячечном бреду видел солнце.
Солнце стояло в зените, немилосердно паля скрытую шлемом голову, пытаясь выбелить знамена с алыми махаонами, выпарить всю воду из реки, сплавить белый песок в стекло.
Тайра-но Киёмори щурил на солнце хитрые глаза и улыбался.
– Уж в такую-то погоду они не нападут, а?
– Пожалуй, – молодой человек с длинной черной косой кивнул, глядя из-под ладони на вражеское войско. – Побоятся, их люди не так выносливы, как ваши, господин.
– С моими людьми никому не сравниться, – согласно кивнул Киёмори.
– Никому, господин. Но полдень скоро пройдет, не так ли? Я уже вижу на горизонте тучи, которые скроют солнце.
– Тогда пусть солнце остановится, – беспечно пожал плечами господин. – В конце концов, разве Аматэрасу мне не родня?
– Она и Минамото тоже родня, – немного грустно ответил молодой человек.
На том берегу воины уже седлали коней и проверяли колчаны, готовясь атаковать, стоит солнцу зайти за тучи.
Тайра-но Киёмори поднял лицо к небу, глядя в свет широко открытыми глазами.
Потом тихо, но уверенно сказал:
– Стоять.
И солнце остановилось.
Пламя в белом фонаре, пометавшись, угасло, и махаон, утратив всякий интерес, уселся на столик рядом – отдыхать. Старик застонал во сне, повернулся на другой бок и махнул рукой, сбивая сосуд с чаем. Чай разлился, намочив матрас и край пурпурного платья. Бабочка, встрепенувшись, подлетела и стала сосредоточенно пить сладкую жидкость, изредка замирая – словно задумываясь, а стоит ли?
Луна, заглянув в распахнутые сёдзи, окрасила ночным голубоватым серебром пол комнаты, населяя ее жутковатыми тенями.
За бумажной перегородкой, не слушая стонов господина, о чем-то спорили слуги, шлепали по полу босые ноги служанок: готовились к приему дорогих гостей.
А у черного хода под проливным дождем стоял мальчик лет шестнадцати и все просил его пустить. Чудной мальчишка, право: волосы светлые, как рисовая солома, одежда пестрая – не иначе чей-то шут или просто бродячий комедиант.
Наконец Окику, посудомойка, сжалилась над ним, пустила на кухню отогреться у огня. Тот благодарно поклонился и замер ненадолго на пороге, выжимая полу голубого кимоно. Пламя в очаге неожиданно взметнулось вверх, и Окику вздрогнула: ей почудилось, что у тени ночного гостя – лисий хвост.
Старшая по кухне, повариха Оину, недовольно отвлеклась от приготовления какого-то хитрого блюда и подозрительно осмотрела вошедшего.
– Ты кто будешь, малой?
– Я странствующий лекарь, госпожа, – тихо ответил он. – Мой брат написал мне, что здесь могут нуждаться в моей помощи. Скажите, в этом доме никто не болеет?
– Господин у нас болеет, – все так же неприязненно отозвалась Оину. – Но вот уж точно не тебе, побродяжке, его лечить.
– Как знать, как знать... – тихо покачал головой гость. – Если ему и впрямь будет нужна моя помощь – думаю, рекомендации у меня найдутся.
– Говорят, он при смерти. Таро говорил, – тихо сказала Окику. – Госпожа Оину, а вдруг этот лекарь ему поможет?
Но повариха только хмыкнула и вернулась к своему котлу: она не доверяла всяким проходимцам, а ночной гость уж точно был из них.
Рекомендации у него, как же!
Бабочка, только миг назад сосредоточенно пившая из лужицы, неожиданно сложила крылышки и упала.
Старик открыл глаза.
В лунном свете на лужайке перед домом он увидел множество черепов. В их глазницах извивались черные гробовые змеи, вокруг полыхали жуткие синие огни, плясали светляки.
– Кто вы?! – хрипло крикнул старик, шарахаясь и падая на залитую чаем постель.
Черепа легко поднялись в воздух и подлетели к нему, закружились вокруг, шепча что-то странное и непонятное.
– Кто вы?! – повторил старик, выравнивая голос и обретая ту командную интонацию, которая бывает у старых генералов.
Черепа рассмеялись смехом сухим, как песок или последний вздох умирающего от жажды.
– Говори! – снова приказал властитель Поднебесной, великий Киёмори, богоравный.
Один из черепов замер, и Киёмори увидел, что это вовсе и не череп – перед ним стоял статный высокий воин, красивый и гордый, с холодными серыми глазами. С его богатого доспеха стекала вода, а в волосах и бороде запутались водоросли.
– Не узнаешь меня, отец? – тихо спросил он. – Разве ты не узнаешь меня?
– Сын? Томомори? – недоуменно прошептал старик. – Но почему ты среди них? И что с тобой, ты весь мокрый!
Томомори грустно усмехнулся, протягивая вперед руку. На ладони у него сидел краб с человеческим лицом на панцире.
– Дан-но-ура, отец. Это все Дан-но-ура... Горький день для Хэйке, не может быть горше...
– Веселый день для Хэйке! – послышался женский смех, и еще один череп обрел человеческий облик. Молодая женщина с факелом в руке и искаженным яростью лицом дерзко смотрела в лицо старцу. Ее длинное платье было расшито жабами, и крупная черная жаба сидела у ее ног.
– Веселый день для Хэйке! Наконец-то отольется вам всем кровь моего возлюбленного отца! – повторила она.
– Она всегда слишком много смеется, когда умирают ее родные, – грустно сказал молодой человек в белых одеждах. – Хотя на самом деле ей больно видеть их смерть.
Женщина гневно взглянула на него, но промолчала, словно не смея спорить.
Остальные черепа не спешили обретать человеческий облик, они кружили по комнате, словно играя в догонялки, змеи перелетали из одного в другой, синие огни мигали, то вспыхивая, то совсем угасая.
Тайра-но Киёмори смотрел на своего сына и видел, что у того утомленное и измученное лицо, видел неизбывную тоску в его глазах и морскую зелень, окрасившую щеки.
– Дан-но-ура... – эхом повторил он. – Это где?
– Не спрашивай! – резко оборвала его женщина с жабой. – А ты не смей отвечать! Еще не время.
– Какая разница? – пожал плечами юноша в белом.
– Никакой, – очередной череп обернулся высоким суровым мужчиной в странном, незнакомого типа доспехе, с длинным мечом у пояса. Его руки были в крови, и кровь текла из перерезанного горла.
– Я не хочу, – капризно и упрямо повторила женщина.
– Разве мы твои игрушки? – удивленно спросил юноша.
– А ты как думал, братишка? Вы здесь лишь по моей воле! Я, я, я вызвала вас, я захотела мести, я захотела, чтоб вы были со мной! Не смей так смотреть на меня, не надо! – крикнула она, срываясь на визг, почувствовав на себе печальный и полный сострадания взгляд, но тот уже отвернулся и вскоре исчез, снова обернувшись одним из черепов.
По полу покатился вышитый белыми снежинками шарик тэмари.
На кухне гость неожиданно вскочил, ненароком опрокинув тарелку, – добросердечная Окику дала ему немного риса и водорослей, оставшихся от ужина.
Он быстро огляделся по сторонам, словно принюхиваясь к чему-то неуловимому, что мог учуять только он один, и, неожиданно выхватив из-за пояса танто в красных ножнах, украшенных драгоценными камнями, рванулся прочь из кухни – по коридору, по другому коридору, по лестнице, и снова по коридору, и вниз по лестнице – туда, куда его манил запах пробудившегося мононоке.
Сильного, древнего, истекающего злобой и отчаянием чудища, о котором писал брат.
«Я уверен, – писал он, – Сацуки-химэ появится в доме Киёмори не позднее следующего новолуния. Поспеши: ты ведь знаешь, я плохо умею очищать души. А уничтожать этих несчастных мне попросту жаль».
Брат всегда умел найти ему работу, а подчас и создать. Что ж, на то он и величайший из оммёдзи.
Наконец добежав до цели, юноша резким движением раздвинул сёдзи.
– Оставьте меня! – закрыл лицо руками Киёмори. – Оставьте, я не желаю вас видеть! Оставьте, чудовища! Я, Тайра-но Киёмори, правитель Поднебесной, богоравный, приказываю вам!
– Я тоже был правителем Поднебесной, – урод с лицом обезьяны – Тоётоми Хидэёси – расхохотался.
– А я – Демон и владыка Шестого неба, – сказал мужчина с перерезанным горлом, Ода Нобунага.
– Идем с нами! – позвала нежная девушка с темными глазами, Тамамуси-химэ.
– Идем с нами, – согласился с ней юноша в белом, некогда бывший сыном Тайра-но Масакадо.
– Идем же! – сердито приказала женщина с факелом, мстительная Такияся-химэ.
Последний из пришедших, седовласый старец, положил ей руку на плечо:
– Постой, Сацуки. Наш друг, должно быть, утомился долгой беседой. Поднеси ему воды, пусть он освежится.
Ведьма криво усмехнулась алыми губами:
– Хорошо, отец, – и протянула чашу Киёмори. – На, освежись, владыка Поднебесной!
Лекарь шагнул в комнату, и духи шарахнулись, теряя человеческий облик, закружились безумным хороводом. Чаша упала на пол, чудом не перевернувшись и не расплескав ни капли.
Одна лишь Такияся-химэ, в своем черно-алом платье, осталась стоять. Жаба жалась к ее ногам, как испуганная кошка.
– Ты... – протянула она. – Брат Сэймея, верно?
Лекарь кивнул.
– Я знаю твою Форму: ты мэ-курабэ. Я знаю твою Цель: ты преследуешь всех своих родичей по крови. Я знаю, почему ты стала мононоке: твой отец был убит, твой дом разрушен, ты сама пала жертвой похоти захватчиков. Я гнался за тобой с самого твоего пробуждения, и теперь ты попалась.
– Ты самонадеян, – покачала головой она. – Чтобы меня изгнать, мало знать мою форму, цель и первопричину. Надо еще и победить меня, а этого тебе не удастся никогда.
– Это легко узнать, мэ-курабэ, – лекарь вытянул перед собой меч, глядя на женщину холодно и спокойно.
Он был уверен: ей не уйти.
Тайра-но Киёмори смотрел на хоровод черепов, на женщину с жабой и на юношу с мечом и улыбался.
Брат Сэймея или дочь Масакадо – какая, в сущности, ему разница, кто победит?
Это не его война. Свою войну он выиграл давно, давно – еще в тот жаркий полдень, когда стоявший по правую руку от него Сэймей потрясенно смотрел на замершее светило.
Он наклонился, поднял с пола чашу и, повинуясь неясному порыву, осушил ее до дна.
Тело с глухим стуком упало на пол.
– Играй с нами, танцуй с нами, беги с нами! – шептали голоса.
– Нет, не надо, не смей, она уйдет! – кричал юноша с мечом.
Тайра-но Киёмори их не слышал, он спешил вперед, туда, где светило солнце. Солнце, которое снова бежало от него прочь.
Солнце, которому он всегда сможет приказать:
– Стоять!
И оно остановится.
Краткое содержание: врач Хирадзима Тэнка – по роду профессии – вообще знает много разных историй...
Примечание: по мотивам исторических событий. Перевод эпиграфа авторский. О Нобунаге можно прочитать здесь.
Страсть Нобунаги
Страсть Нобунаги
Снег валил стеной. Хозяин постоялого двора, по имени Сабуро, клялся: такого и на памяти его деда не бывало. Поминал ёкаев, плевался через плечо и наливал себе и приятелю-врачу еще сакэ – для сугрева.
Они были знакомы уже много лет, с того самого дня, когда совсем еще молодой Хирадзима Тэнка ночью постучался в его дверь, умоляя укрыть от погони.
Сабуро не отказал и не жалел об этом: тогдашний ронин вскоре стал отличным лекарем и никогда не отказывал в помощи своему спасителю. А спаситель не отказывался пустить его переночевать.
– Вот у тебя снег идет, – доверительно говорил Хирадзима, – а надо мной тоже как шутит кто. Видел ту тетку, что при аристократочке все крутится, гоняет от нее мужчин, как мух? А я ее знаю. Ее раньше Ханамиё звали, первая красавица была в Симабаре, не поверишь.
– Отчего не поверить? Она, если ее набелить да приодеть, и сейчас еще ничего, – степенно откликался Сабуро.
– Так-то оно так, но я ж твердо знаю – она за моего бывшего господина замуж вышла! Теперь, значит, знатная дама. А знатные дамы, друг мой Сабуро, по горным дорогам в одиночку не ходят. И в компаньонки не нанимаются.
– Мало ли что может случиться, – пожимал плечами Сабуро. – Это ты все сам себя пугаешь. Вот снег – это да, это серьезно. А дамы, господа – это все мелочи жизни и совпадения.
– Ну, не скажи, – возразил Хирадзима. – Знаешь же, говорят: совпадения есть глас Будды. Так что мне все-таки не по себе.
– Не по себе – так налей еще сакэ да выпей. И расскажи что-нибудь этакое, занятное. Вчера вечером я прямо заслушался вашими баечками, еще охота.
– Баечку ему... – покачал головой врач. – Ну ладно, будет тебе баечка.
– Слышал я это от одного заклинателя, которому кровь отворял – его удар хватил, когда он с девкой миловался. Не поверишь, забавная история! Пришел он в веселый дом, заказал себе одну красотку, – она потом от чахотки умерла, года не прошло – поднялись они в комнату, она пояс развязала, грудь из-под повязки вынула, ноги раздвинула, ждет. Он копается, одежды-то на нем много – и тут видит, картинка на стене, на картинке карп пучеглазый. Тут-то его удар и хватил. Мне потом хозяйка объясняла, он до жути рыб боялся, этот заклинатель.
Говорят, история с ним неприятная какая-то на корабле случилась, но я про то не знаю. Мне он про другое рассказывал.
– И как звали этого твоего, который рыб боялся?
– Янаги, вроде бы. А по имени не припомню. Я все думал: а жареную рыбку он тоже боится? А суши? Ладно, не о нем речь.
– А о ком?
– О самом великом Оде Нобунаге. Был тот Ода, как ты знаешь, великий полководец, пол-Японии под себя подмял, все его боялись, а сам он никого не боялся – так говорят. Больше всего он любил ветреные дождливые вечера, когда деревья гнутся к земле, как трава. А еще власть. Власть он не любить не мог.
– Ну, таким власть завсегда дороже всего, – кивнул Сабуро.
– Именно. Чтобы ее ощутить, он убивал людей: нет ничего слаще, чем владеть чужой жизнью и смертью. Сперва он убивал просто: рубил голову одним взмахом меча, так, чтоб кровь плескала на стены (говорят, пятна от нее так и не сошли с годами), но ни капли не попадало на его одежду. Или иногда душил – сам, своими руками, чтоб почувствовать каждый вздох, каждую судорогу, трепыхание горла, треск ломающейся кости и то, как она этак так чуть в сторону сдвигается под рукой... – Хирадзима странно улыбнулся и встряхнул головой. – В общем, сперва он убивал просто. Но с годами он становился все могущественнее и хотел все большего. И Ода стал убивать иначе.
– Пытать, что ли?
– Именно. Его пленникам резали вены, так что они долго-долго умирали, истекая кровью – а он смотрел, как бледнеют их лица, синеют их губы и ногти, и смеялся. Женщин он отдавал на поругание солдатне – бедняжки умирали долго, много дольше, чем любой из пленников-мужчин. И много мучительнее.
Хирадзима помедлил и продолжил:
– Однажды, говорят, к Оде пришла красавица. Ее звали Сацуки, и все мужчины в замке не могли отвести от нее взгляд, но она подошла к Оде-ко и сказала: «Раздели со мной ложе, господин!». Он, конечно, не отказался: ведь обладание женщиной – тоже власть. Сацуки была горяча, как огонь, ее поцелуи ранили, как ножи, ее бедра манили к себе, как райская обитель. Великий Ода забыл всякий стыд, он клялся ей в любви до гроба – а она лишь смеялась и отвечала его ласкам. Она отдавалась ему всю ночь – то как женщина, то как юноша, и к утру Ода-ко был изможден, как после долгой битвы, а она – свежа и легка, словно и не было той ночи.
На рассвете она ушла так же неожиданно, как и пришла, но велела передать: «Встретимся в Хонно-дзи, великий господин Нобунага».
Врач ненадолго умолк.
– И что? – уточнил Сабуро. – Это она его там, что ли, вместо Акэти зарезала?
– Да нет. Янаги говорил, его деду тамошний монах рассказывал, который это своими глазами видел: как раз тогда, когда Акэти и его воины штурмовали храм, а Но-химэ и молодой господин Мори Ранмару его защищали, перед Одой-ко явилась Сацуки. Она стояла на террасе и улыбалась.
«Ты здесь!» – воскликнул Ода. «Да, – ответила она. – Я пришла за тобой. Ты покрыт кровью с ног до головы, Нобунага. Ты смердишь ею, ты насильник и убийца». «Но я раскаялся! – возразил Ода-ко. – Я уже совсем не тот человек». «Но ты все еще Ода Нобунага», – ответила Сацуки, и поманила его. И так она была прекрасна и желанна, что он шагнул к ней, а она выхватила нож и перерезала ему горло, вот так! – врач коротко махнул рукой, рассекая воздух. – Стоило его черной крови хлынуть наземь и он захрипел, как она уже подхватила его на руки, целуя... И он исчез. Обернулся, говорил тот монах, светящимся черепом – и только его и видели. Вот такая история.
– Любопытно. А что... – начал было Сабуро, но его прервал вбежавший слуга.
– Я слышал, тут врач есть?! У нас беда – Дзиро заболел, лежит в лихорадке.
Хирадзима кивнул, извинился перед приятелем и поспешил к больному.
Истории историями, а долг у врача – прежде всего.
@темы: история, ссылка, японское, переплетение, это ня, фанфики и др., yokai and..., Heike/Heishi/Тайра