простигоспади,
Тайо а все ты!
На деревню сенсею
осторожно, пренебрежение историческими фактами и хронологией ХД
или как Ёшида писал в деревню из Эдо
Ёшида Эитаро, девятилетний мальчик, отданный три месяца тому назад в услужение к главе клана в Эдо, в ночь под Шиннен не ложился спать. Дождавшись, когда хозяева и ученики ушли поднажраться, он достал из хозяйского шкапа пузырек с чернилами, залипшее от чернил перо, разложив перед собой измятый лист бумаги, стал писать. Прежде чем вывести первый кандзи, он несколько раз пугливо оглянулся на фусума и сёдзи, покосился на темный провал токонома, по обе стороны которого тянулись голые стены, и прерывисто вздохнул. Бумага лежала на полу, а сам он стоял перед ней на коленях.
«Милый сенсей, Шоин-сама! — писал он. — И пишу тебе письмо. Поздравляю вас с Новым годом и желаю тебе всего от всех ками и будд. Нету у меня ни отца, ни маменьки, только ты у меня один остался».
читать дальше
Эитаро перевел глаза на темноту за отворенными фусума, в котором мелькало отражение его свечки, и живо вообразил себе своего сенсея Шоина, служащего ночным сторожем у господина даймё Мори. Это маленький, тощенький, но необыкновенно юркий и подвижной дядька лет под тридцать, с вечно смеющимся лицом и пьяными глазами. Днем он спит в людской кухне или балагурит с учениками, ночью же, окутанный в просторный ёги, ходит вокруг усадьбы и стучит в свою колотушку. За ним, опустив головы, шагают Кацура Когоро и Такасуги Шинсаку. Этот Такасуги необыкновенно почтителен и ласков, одинаково умильно смотрит как на своих, так и на чужих, но кредитом не пользуется. Под его почтительностью и смирением скрывается самое иезуитское ехидство. Никто лучше его не умеет вовремя подкрасться и цапнуть за ногу, забраться в ледник или украсть у мужика курицу. Ему уж не раз отбивали задние ноги, раза два его вешали, каждую неделю пороли до полусмерти, но он всегда оживал.
Теперь, наверно, сенсей стоит у ворот, щурит глаза на ярко-красные окна деревенского храма и, притопывая гэта, балагурит с дворней. Колотушка его подвязана к поясу. Он всплескивает руками, пожимается от холода и, хихикая, щиплет то ученика, то еще кого.
— Табачку нешто нам понюхать? — говорит он, подставляя им свою табакерку.
Ученики нюхают и чихают. Сенсей приходит в неописанный восторг, заливается веселым смехом и кричит:
— Отдирай, примерзло!
Дают понюхать табаку и Такасуги с Кацурой. Кацура чихает, крутит мордой и, обиженный, отходит в сторону. Такасуги же из почтительности не чихает и вертит задом. А погода великолепная. Воздух тих, прозрачен и свеж. Ночь темна, но видно всю деревню с ее белыми крышами и струйками дыма, идущими из труб, деревья, посребренные инеем, сугробы. Всё небо усыпано весело мигающими звездами, и Млечный Путь вырисовывается так ясно, как будто его перед праздником помыли и потерли снегом...
Эитаро вздохнул, умокнул кисть и продолжал писать:
«А вчерась мне была выволочка. Данна-сама выволок меня за волосья на двор и отчесал шпандырем за то, что я качал ихнего ребятенка в люльке и по нечаянности заснул. А на неделе хозяйка велела мне почистить рыбу, а я начал с хвоста, а она взяла рыбу и ейной мордой начала меня в харю тыкать. Слуги надо мной насмехаются, посылают за сакэ и велят красть у хозяев соленья, а хозяин бьет чем попадя. А еды нету никакой. Утром дают рису, в обед тоже и к вечеру тоже, а чтоб чаю или собы, то хозяева сами трескают. А спать мне велят на энгаве, а когда ребятенок ихний плачет, я вовсе не сплю, а качаю люльку. Милый сенсей, сделай божецкую милость, возьми меня отсюда домой, на деревню, нету никакой моей возможности... Кланяюсь тебе в ножки и буду вечно всех ками молить, увези меня отсюда, а то помру...»
Эитаро покривил рот, потер своим черным кулаком глаза и всхлипнул.
«Я буду тебе табак тереть, — продолжал он, — ками всем молиться, а если что, то секи меня, как поганого ёкая. А ежели думаешь, должности мне нету, то я всех ками ради попрошусь к любому асигару дзори таскать, али заместо Кусаки в подпаски пойду. Сенсей милый, нету никакой возможности, просто смерть одна. Хотел было пешком на деревню бежать, да варадзи нету, морозу боюсь. А когда вырасту большой, то за это самое буду тебя кормить и в обиду никому не дам, а помрешь, стану за упокой души молить, всё равно как за мамку О-Ику.
А Эдо город большой. Дома всё господские и лошадей много, а овец нету и собаки не злые. За Джой тут ребята не выступают и пропагандировать тоже не пущают, а раз я видал в одной лавке на окне крючки продаются прямо с леской и на всякую рыбу, очень стоющие, даже такой есть один крючок, что пудового сома удержит. И видал которые лавки, где ружья всякие на манер господских, так что небось рё эдак сто кажное... А в мясных лавках и гуси, и перепела, и кролики, а в котором месте их стреляют, про то сидельцы не сказывают.
Милый сенсей, а когда у господ даймё будет пьянка с гостинцами, возьми мне золоченный орех и в зеленый сундучок спрячь. Попроси у барышни, скажи, для Эитаро».
Эитаро судорожно вздохнул и опять уставился на фусума. Он вспомнил, что за сакэ для господ даймё всегда ходил в лавку сенсей и брал с собою его. Веселое было время! И сенсей крякал, и мороз крякал, а глядя на них, и Эитаро крякал. Бывало, прежде чем купить сакэ, сенсей выкуривает трубку, долго нюхает табак, посмеивается над озябшим Эитаро... Молодое сакэ, ненастоявшееся, стоит по бутылкам разлитое и ждет, которую из них выпивать? Откуда ни возьмись, по улице несется носильщик с паланкином... Сенсей не может чтоб не крикнуть:
— Держи, держи... держи! Ах, кривой тануки!
Купленное сакэ сенсей тащил в господский дом, а там принимались убираться им... Больше всех хлопотала барышня, любимица Эитаро. Когда еще не поссорился Эитаро со своей мамкой О-Ику, служила она у господ в горничных, и барышня кормила Эитаро конпейто и от нечего делать выучила его читать, писать, считать до ста и даже танцевать с веером. Когда же выслали Эитаро из дома, как сироту его спровадили в к сенсею в деревню, а из оттуда в Эдо к главе клана...
«Приезжай, милый сенсей, — продолжал Эитаро, — всеми ками тебя молю, возьми меня отседа. Пожалей ты меня сироту несчастную, а то меня все колотят и кушать страсть хочется, а скука такая, что и сказать нельзя, всё плачу. А намедни данна-сама веером по голове ударил, так что упал и насилу очухался. Пропащая моя жизнь, хуже собаки всякой... А еще кланяюсь Кацуре-сан, Такасуги-сан и Ито-сае, а сякухати мою никому не отдавай. Остаюсь твой ученик Ёшида Эитаро, милый сенсей приезжай».
Эитаро свернул вчетверо исписанный лист и вложил его в омамори, купленный накануне за пол-рё... Подумав немного, он умокнул перо и написал адрес:
На деревню сенсею.
Потом почесался, подумал и прибавил: «Ёшида Шоину». Довольный тем, что ему не помешали писать и, не набрасывая на себя хаори, прямо в юката выбежал на улицу...
Сидельцы из мясной лавки, которых он расспрашивал накануне, сказали ему, что письма оставляются на почтовых станциях, а оттуда развозятся по всей земле на почтовых повозках с пьяными погонщиками и и звонкими колокольцами. Эитаро добежал до первой постовой станции и оставил там драгоценное письмо...
Убаюканный сладкими надеждами, он час спустя крепко спал... Ему снился пожар в Киото. На энгаве сидит сенсей, свесив босые ноги, и читает письмо ученикам... А в зареве пожара ходит Такасуги и бренчит на сямисене...
-
-
06.01.2013 в 20:28-
-
06.01.2013 в 20:39Собааачки!
Пойду порадую автора
-
-
11.01.2013 в 00:36