– Плесни-ка мне чего-нибудь, – Гинтоки взгромоздился на стул, положил локти на стол и подпер ладонью подбородок. Отосэ молча поставила перед ним чашку. – Я не об этой горькой хрени, – Гинтоки сморщил нос, досадливо поджал губы. – Заткнись и пей, – отрезала Отосэ. Укрепляющие отвары, может, и не слишком хороши на вкус, но мешать алкоголь с анальгетиками – плохая идея. Гинтоки вздохнул, придвинул чашку ближе. – Горячо, – произнес едва слышно. Просто подумал вслух. – Прохладно сегодня, – согласилась Отосэ, раскуривая сигарету. Прохладно сегодня, а он все в своей футболке. Бледные щеки, бинты намотаны вокруг туловища таким толстым слоем, что топорщат черную ткань, будто намечающийся горб. Дети, наверное, уже заснули, раз он спустился сюда. А ему не лежится. Права была Кагура, когда предлагала цепи и колодки. Способная, умная девочка. В отличие от.
– Фууу, – скривился Гинтоки, сделав глоток. – Гадость. Эта гадость, между прочим, стоила подороже иного сакэ, но Отосэ промолчала: он и сам об этом прекрасно знал. – Гадость, – повторил Гинтоки, плотно обхватывая чашку обеими ладонями. Темная поверхность жидкости исходила паром. – Остынет – будет еще хуже, – отозвалась Отосэ. Гинтоки снова вздохнул и отпил еще. – Гин-чан! Кто разрешил тебе встать? Наверное, это должно было звучать грозно, но попытки сдержать зевоту сводили весь эффект к нулю. Кагура села рядом с Гинтоки, сонно потерла глаза и заявила: – Хочу риса. – Ты и так уже съела все, что можно было, – проворчала Отосэ. – Гин-сан, – Шинпачи сел с другой стороны и обеспокоенно заглянул ему в лицо, – почему вам не спится? Больно? Кагура тут же встрепенулась и, кажется, даже забыла про рис. – Гин-чан! Тебе плохо? Тебя понести? Гинтоки закатил глаза. – Кагура-чан, девочки не должны носить мужчин, – возразил Шинпачи. – Я сам понесу. Гинтоки прижал ладонь к лицу, а потом усмехнулся и потрепал обоих по головам. Отосэ фыркнула.
– Зачем мне нужен такой глупый сын? – проворчала Отосэ, убирая чашки. – Вот именноу, – Катерин в ночнушке выползла из внутренней комнаты, на ходу вытряхивая из пачки сигарету. – Давноу пора выгнат его и отдат второй этаж мне. – Кто бы говорил, – насмешливо сказала Отосэ. – Ты-то чего не спишь? – Ага, – Катерин щелкнула зажигалкой и глубоко затянулась, – конэчно, заснешь в таком шуме. – Рисоварку помой. – Пачэму я должна мыт рисоварку за этими бездэльниками? – возмутилась Катерин. – Послэ этой дэвчонки все равно мыт нэзачем – и так все вылизаноу. Однако все же положила сигарету в пепельницу, взяла рисоварку и с недовольным ворчанием отправилась на кухню. Ну и дети, покачала головой Отосэ. Все как на подбор: глупые, ленивые, бесполезные. Но уж какие есть. Ведь все равно – любимые.
Прозрачность на укиё э, часть 1 Есть много потрясающих укиё э, на которых действительно большую роль играло не только искусство художника и мастерство резчика формы, но и талант печатника: иначе просто невозможно было бы добиться эффекта прозрачности на готовой гравюре. Идеальное сочетание должных умений всех троих и создает истинное произведение искусства.
Предположительно, прославленный скульптор времен Ренессанса, Микеланджело, говорил, что он не столько создает свои скульптуры, сколько освобождает их от камня. Хотя слова красивы, ясно, что на деле все совсем не так. Гений Микаланджело заключался не только в том, чтобы отсечь все лишнее от глыбы мрамора. Тот же принцип можно применить и к работам Утамаро и Куниёши и тех резчиками форм для оттиска, которыми они работали. Развитие техники "прозрачности" медленно начало развиваться начиная с 1770х годов - может быть, чуть раньше, но в 18 веке эта техника была уже хорошо развита.
Для начала, вот работа художника из Осаки, Хосусю: (北洲, на которой изображен актер Накамура Утаэмон Третий в роли Ичикавы Гоэмона, прикидывающегося крестьянином Госаку. Это укиё э датируется примерно 1830-ми годами, на нем актер стоит на сцене перед полупрозрачной занавеской, позади которой просматриваются фигуры других актеров. Эта занавеска, к слову, была сценическим изображением дыма. Но к этому мы вернемся позже. Формы для оттисков этой гравюры резал мастер по имени Каскэ - так вот, этот ничем не примечательный человек установил по сути новые стандарты жанра Осакских укиё э.
читать дальше А теперь вернемся к дыму на сцене. Присмотревшись ближе к деталям гравюры, можно заметить витиеватый узор, напоминающий дым, на полупрозрачной ткани.
Приглядевшись лучше, вы увидите не только дым, но и фигуры других актеров, которые с первого и беглого взгляда можно и не заприметить.
Так с чего же все это началось? Ответ трудно дать, но известно то, что ко временам Харунобу (春信 серьезными попытками передать на гравюрах прозрачность были изображения объектов в воде. Ниже пример - укиё э примерно 1767-1768 года, на котором изображены две девушки, стоящие в речном потоке, и чьи ноги просвечивают сквозь воду. Но есть тут и еще одна деталь - в стеклянном садке плавают рыбки, которых тоже видно.
Имейте в виду, что цвета уже выцвели, и первоначально гравюра выглядела не так - местами это угадывается только по остаткам краски. Река, скорее всего, была бледно-голубой. Почему именно голубой или синей? Потому что на других подобных этой гравюрах вода именно такого цвета. Ко временам Куниёши (国芳 стали использовать более качественные синие красители, поэтому и цвет они держали лучше. Ниже - два примера, первый - примерно 1842 года, на нем изображена силачка О:ико (大井児, которая передвигает валун, мешающий ирригации рисового поля. Присмотритесь к ее ногам. Они голубые, то есть просвечиваются сквозь воду. Второй пример еще более нагляден - он датируется примерно 1830-1832 годом, и автор его - Куниёши. Это укиё э - иллюстрация к Речным заводям. Да, та самая книга, на которую так фапал позднее Кондо Исами. На ней из-под воды просвечивают уже не только ноги, но и сети, и даже покрытое галькой дно.
Для сравнения - вот работа Куниёши 1852 года, на которой та же сцена с О:ико изображена уже без такой детализации объектов под водой.
Вот еще один интересный контраст. Первое укиё э - за авторством Харунобу, изображает женщину и мальчика на мелководье Тамагавы. Женщина стирает ткань, и ее край виднеется из-под воды, как и ее ноги и мелкие камешки на дне. Скорее всего, это гравюра примерно 1770х годов. Стоит сравнить ее с росписью художника Кубо Сюннан (窪俊満: 1757-1820) с примерно той же сценой, но уже 1783-1787 годов. Сюннан предпочел изобразить ткань так, будто она полностью пропала под водой. Дело в том, что использованные им белила были очень плотными - и поверх них никакая краска бы не легла так, чтобы вышел эффект просвечивания.
А вот просто интересная работа Куниёши.
А теперь самое время для полного просвечивания из-под поверхности или толщи воды. Это работа Куниёши, 1834-1835 годов, на которой изображен Тораноскэ в своей битве с каппой не на жизнь, а на смерть. Заметьте, лицо героя оставили белым, а вот тело - в переливах синего и голубого.
А вот интересная сюнга - на ней два каппы насилуют ныряльщицу за морским ушком.
Тот же эффект на гравюрах 1933 года - Касамацу Широ и Кавасэ Хасуи.
Вот прелестная работа, отпечатанная Ямагучия Тюскэ, 1804 года. Увы, ни автор, ни резчик не известны.
А вот просто волшебное укиё э Утамаро, примерно 1797 год, издатель - Мория Дзихэй (森屋治兵衛.
А это работа Вакасая Ёичи (若狹屋与市, чуть более ранняя, 1794-1795 годов.
На этом укиё э Утамаро - три дамы из веселого квартала в Эдо, одетые к фестивалю Нивака. На девице в центре - корейская шляпка. Датируется эта гравюра 1793 годом.
Вот несколько пейзажей с той же техникой полупрозрачности. Первый - работа Куниёши, на ней изображен район Отяномизу в Эдо, окутанный туманом во время ливня.
А вот тот же район, укиё э примерно того же периода, только уже за авторством Кунисады, одного из конкурентов Куниёши. Только вот на ней Отяномизу уже просто с тумане.
А вот работа Тоёкуни Второго, примерно 1830х годов. Она, на мой взгляд, более экспрессивная.
Еще один вариант полупрозрачности - когда что-то просматривается через сударэ (簀垂れ. Вот левая часть диптиха Утамаро, на которой дама в распахнутой одежде прикрыта именно таким образом. Но зритель как бы случайно видит, что она не одета. Издатель этого укиё э - Ямадая Санширо:, датируется оно примерно 1796-1797 годом. Эти даты так важны, чтобы можно было проследить развитие техники просвечивания на гравюрах. Кстати, на этой гравюре всего-то перерисована версия похожей сцены с укиё э Киёнаги.
Очевидно, с Утамаро работал просто потрясающе талантливый штат издателей, резчиков и печатников. Все эти оставшиеся временами безымянными люди, конечно же, внесли неоценимый вклад в славу художника. Это укиё э датируется примерно 1794-1795 годом, и даже примерный перевод заглавия серии гравюр, к которым оно относится, привносит романтизм этому произведению искусств: Женщины, сотканные воедино с туманом.
А вот еще один пример их той же сери - тут дама скрывается за москитной сеткой. Называется она, кстати, кая.
Продолжателем традиции полупрозрачности и просвечивания в укиё э был Чиканобу (周延: 1838-1912). Приглядитесь, и увидите кошку за энгавой и цветущую вишню возле водоема.
Вот суримоно работы Хокусая из серии, вдохновленной морскими ракушками. На этой, например - сударэгаи, "ракушка бамбуковая занавесь", она же Paphia euglypta Philippi. Игра слов породила и то, что на суримоно изображено три женщины, плетущие или починяющие бамбуковые занавеси.
Если интересно, вот она эта сударэгаи.
На суримоно из той же серии - игра с названием минасигаи, "безводная ракушка".
Кошка зимой осторожней В мире живёт - оставляя Имя своё на снегу...
Согласно воспринятой японцами китайской картине мира, родная страна окружена варварами. При этом на юге располагаются Варвары-насекомые или же варвары-мошки. Поскольку первые европейцы (испанцы и португальцы) прибыли в Японию через Макао, Лусон и Гоа, т. е. с юга, они получили чрезвычайно обидное прозвище «южных мошек» (нанбан). Несколько припоздавшим голландцам, а затем и англичанами «повезло» больше. Попав сначала в Китай, голландцы за свою рыжину заслужили там прозвище «краснобородых варваров». Японцы возражать не стали.
Приводимый ниже рассказ позднехэйанского времени из сборника "Цуцуми тюнагон моногатари" («Рассказы среднего государственного советника Цуцуми) свидетельствует, что аристократическое японское общество того времени не слишком жаловало насекомых ползающих — гусениц. Героиня рассказа Химэгими (это словосочетание означает просто-напросто «Молодая госпожа», но для удобства перевода мне пришлось превратить его в имя собственное) настолько экстравагантна, что очаровательным бабочкам она предпочитает «ужасных» гусениц. При этом Химэгими нарушает все условности хэйанского общества: берет в услужение мальчишек, не чернит зубы, не красится, не выщипывает бровей, ее шаровары белые, а не красные, как было принято. И даже с родителями она беседует так, чтобы они не могли видеть ее лица — так поступали только с кавалерами. Но даже Химэгими испытывает дискомфорт из-за того, что ее любимые гусеницы лишены поэтического ореола — стихотворцы прошлого обходили их молчанием. Не может она преодолеть и страх перед змеей, хотя, согласно традиционным представлениям, змеи принадлежат к тому же классу, что и насекомые. К этому разряду относились все существа, не принадлежащие к людям, животным, птицам и рыбам.
Текст «Цуцуми-тюнагон моногатари», похоже, не сохранился полностью. Об этом говорят и некоторые косвенные данные, и приписка в конце новеллы: «Продолжение в следующем свитке». Свитке, который не сохранился. Впрочем, вполне возможно, что эта приписка обусловлена игривым настроением автора, который счел уместным посмеяться не только над условностями быта и взглядов хэйанских аристократов, но и над нами, читателями XXI века.
1.
Неподалеку от дома той юной госпожи, что увлекалась бабочками, жила дочь старшего государственного советника, в обязанности которого входила по совместительству и проверка дел в провинциях. Родители любили свою дочь Химэгими без ума и памяти.
Химэгими была не то, что другие люди, и говаривала так: «Что за чудовищная глупость — любить лишь цветы да бабочек! Настоящий человек постигает суть вещей с душой непредвзятой».
И вот Химэгими собрала у себя несметное число отвратительных насекомых, разложила их по корзинам и коробкам. И все для того, чтобы посмотреть, что же из них получится. Особенное восхищение Химэгими вызывали своей задумчивостью волосатые гусеницы. Зачесав волосы назад, днем и ночью разглядывала она гусениц на своей ладони.
Поскольку юные подруги из ее свиты приходили при виде гусениц в страх и ужас, Химэгими пришлось призвать каких-то паршивых мальчишек, которые не имели никакого понятия об изящном. Они занимались у нее тем, что копались в корзинках с гусеницами. Химэгими же нравилось заставлять мальчишек затверживать имена гусениц, каждую вновь поступившую к ней особу она нарекала по-своему.
Химэгими полагала, что все неестественное в человеке достойно осуждения и потому не выщипывала себе бровей и не чернила зубов, Утверждая: «Хлопотное это дело и противное». А посему, когда денно и нощно забавлялась она со своими насекомыми, на лице ее играла белозубая улыбка. Когда ее подруги не могли сдержаться и убегали из покоев, хозяйка гневалась: «Вот чернь-то! Ничего не понимают!» И сверкала глазами из-под своих черных бровей с такой злобой, что те приходили в еще больший ужас.
Родители Химэгими полагали, что она ведет себя престранно, и говорили так: «Уж и не знаем, зачем она так поступает. Только когда мы ее о том спрашиваем, она только огрызается, очень нехорошо выходит». В общем, им было весьма стыдно за свою дочь.
«Ты, может, по-своему и права», — сказали как-то родители, — «только люди о тебе все равно хорошего не скажут. Они любят изящное, и когда прознают про твоих отвратительных гусениц, им это не понравится».
«А мне все равно, — отвечала Химэгими. — Мне хочется докопаться до сути и увидеть, что во что превратилось. Ваши же "люди" рассуждают, как дети. Они забывают о том, что их любимые бабочки получаются именно из гусениц».
Тут Химэгими велела показать родителям, как из ее гусениц нарождаются бабочки. «Вот вы шелковые одежды носите? А ведь нити смотаны с коконов еще до того, как бабочка обросла крыльями. А когда гусеница стала бабочкой — все, конец настал, никакой пользы от нее больше нет».
Родители не нашлись с ответом.
Разговаривая с родителями, Химэгими вела свои умные речи, не показываясь им на глаза — продолжала сидеть под балдахином с опущенными бамбуковыми шторами. «Я — словно дух, никто меня не видит» — радовалась она.
2.
Подруги из свиты Химэгими слышали ее разговор с родителями. И вот кто-то из них произнес: «Говорит-то она умно, да только ее развлечения с гусеницами все-таки свидетельствуют в пользу того, что Химэгими не в своем уме. Интересно было бы узнать, как живется нашим товаркам у соседки, что увлекается бабочками».
И тогда Хёэ сложила:
И как так случилось, Что прибрела я сюда Столь бездумно — Гляжу и гляжу На гусениц волосатых!
Кодаю со смехом отвечала:
Другие глядят На бабочек и цветы... И только я смотрю На гусениц вонючих. Завидно мне!
Окружающие засмеялись. Кто-то сказал: «Противно-то как! Брови у Химэгими — точь в точь, как у гусеницы». — «Да-да, а зубы белые — словно у гусеницы, с которой кожу содрали!»
Сакон же сложила:
Но вот зима придет, И холода настанут. Одежды теплой нет, Но не беда — гусениц Шкуры спасут от простуды.
«В общем, Химэгими не пропадет», — добавила Сакон.
Вот так они и болтали, пока какая-то противная дама не услышала их. «Вы, молодежь, несете какую-то чушь! А вот мне как раз кажется, что в вашем преклонении перед бабочками нет ровным образом ничего хорошего. Мне это кажется просто отвратительным. Из вас никто не признает, что бабочка — гусенице родня. Ведь гусеница сбрасывает свой кокон и становится бабочкой. Химэгими хочет сказать только это. И потому ей нравятся гусеницы. Ее строй мыслей следует признать по-настоящему глубоким. Учтите к тому же, что когда бабочка оказывается в ваших руках, на пальцах остается пыльца, а это весьма неприятно. К тому же от прикосновения бабочки можно, говорят, подхватить лихорадку. Что ж в бабочках хорошего?»
Это высказывание вызвало еще больший шум, споры стали еще жарче.
3.
Мальчишки, которые смотрели за гусеницами, приносили Химэгими самых отвратительных насекомых, каких только могли сыскать. Она же дарила им разные безделушки, которые им очень нравились. Что До волосатых гусениц, то Химэгими находила их весьма привлекательными, но все-таки ей очень не хватало того, что она не знала про них никаких стихов и преданий. Поэтому она пополняла свое собрание богомолами, улитками и прочим, заставляя мальчишек громко возглашать сложенные про них старинные стихи. Да и сама она была не прочь прочесть какое-нибудь китайское стихотворение, вроде: «На какого врага рога свои точишь, улитка?»*
Химэгими находила, что настоящие имена мальчишек звучат непривлекательно. А потому она нарекала кого Медведкой, кого Кузнечиком... Давая задание, так к ним и обращалась.
4.
Слухи о Химэгими множились, люди говорили о ней речи презлые. И вот сыскался человек по имени Уманосукэ, который был приемным сыном некоего высокопоставленного лица. Сам же Уманосукэ был заместителем управителя правым конюшенным двором государя, он отличался смелостью, бесстрашием и красотой. Прослышав про Химэгими, он сказал: «Пусть она говорит про то, как она любит этих тварей, но я все равно устрою так, что она испугается». И вот Уманосукэ изловчился сделать из роскошного пояса змею, да так сумел, что она у него извивалась. Он положил змею в сумку, которая была расписана под чешую, и отослал Химэгими с такими стихами:
Перед тобой Готов хоть ползать. Сердце мое велико — Словно это Длиннющее тело.
Не зная, что находится в сумке, девушки доставили посылку Химэгими. «Какая тяжелая!» — приговаривали они. Когда сумку открыли, змея приподняла голову. Девушки завизжали от ужаса. Но сама госпожа преспокойно прочла молитву и сказала: «Эта змея была, возможно, одним из моих родителей в прошлом рождении. Перестаньте вопить!» Отвернувшись в сторону, Химэгими пробормотала: «Что за странность: полагать, что только изящное может представлять собой интерес!» — и придвинула сумку к себе. Химэгими было страшно: она садилась и вставала, всплескивала руками — словно бабочка крыльями, а причитания ее были похожи на стрекотание цикады. Это было так забавно, что девушки разбежались по углам и прыскали от смеха. Но одна из них все-таки догадалась добежать до отца Химэгими и рассказала, что происходит.
«Стыд и позор!» — закричал он. — «Моя дочь в опасности, а вы все разбежались, кто куда!» Схватив меч, он побежал к Химэгими. Но когда он оглядел подарок, то обнаружил, что это всего-навсего ловкая подделка. Взяв змею в руки, он сказал: «Да, видно этот господин весьма неглуп. Он прослышал, как ты увлечена своими тварями и решил подшутить над тобой. Быстренько напиши ему ответ, а змею — выкинь». С этими словами он покинул Химэгими.
Когда девушки поняли, что имеют дело с глупой проделкой, они не на шутку рассердились. Но все-таки кто-то сказал: «Если не послать ответ, о вас могут плохо подумать». И потому Химэгими написала письмо — на листе сероватой грубой бумаги. Она не владела скорописью, знаки вышли неуклюжими*:
Если свиданье Нам суждено, Встретимся в райской земле. Слишком длинен подарок, Чтоб улечься рядом со мной.
В конце Химэгими приписала: «Так встретимся же в райском саду счастья!»
5.
Когда Уманосукэ получил ответ, он подумал: «Что за странное послание!» и решил непременно увидеть Химэгими. Посоветовавшись со своим приятелем, который служил по военному ведомству, они нарядились простолюдинками и отправились к Химэгими, улучив момент, когда ее отца не было дома.
Притаившись у загородки с северной стороны дома, они стали наблюдать за происходящим и увидели каких-то деревенских мальчишек, которые явно что-то искали. Тут один из мальчишек закричал: «Глядите! Вон их сколько на дереве! Вот здорово!» С этими словами он приподнял бамбуковые занавески в комнате Химэгими: «Посмотрите, пожалуйста, — мы нашли замечательных гусениц!»
— Превосходно! Несите их сюда!» — отвечала Химэгими бодрым голосом.
— Их тут никак не собрать. Идите лучше сюда!
И тогда из-за занавесок появилась сама Химэгими. Она стала Разглядывать ветки, глаза ее были широко раскрыты. Голова замотана какой-то тряпкой, красивые волосы спутаны — она не успела привести себя в порядок. Брови — черные и густые — были весьма хороши. Ротик — прелестный и очаровательный, но белые зубы оставляли престранное впечатление. Шутники с сожалением решили, что она выглядела бы вполне достойно, если бы употребляла белила, Однако несмотря на неопрятность, в девушке было что-то особенное, весьма изящное и запоминающееся. На Химэгими была короткая накидка с росписью из сверчков, из под которой выглядывал край желтого узорчатого шелка. Белые шаровары дополняли ее наряд.
Желая получше разглядеть гусениц, Химэгими сделала шаг вперед. «Чудесно! Они спасаются здесь от палящего солнца! Ну-ка тащите гусениц сюда, всех до единой!»
Мальчишка затряс дерево — гусеницы так и попадали на землю. Химэгими достала белый веер, испещренный черной тушью иероглифов, — она упражнялась в их написании. «Собери-ка гусениц на веер!» Мальчишка стал подбирать гусениц с земли.
Наши благородные шутники были изумлены: «Как, в доме высокообразованного государственного советника — и вдруг такое творится... Ужасно!»
Тут одна девушка, находившаяся в доме, приметила, что за Химэгими следят и вскрикнула: «Смотрите-ка, какие красавцы из-за забора подглядывают!» Тут Тайфу подумала про себя: «Не иначе, как хозяйка снова своими тварями забавляется. Наверное, кто-то ее заметил! Надо предупредить!» Тайфу застала хозяйку за разборкой гусениц. Тайфу так боялась их, что не стала подходить ближе, а только сказала: «Скорее домой! За вами подглядывают!»
Химэгими же сочла, что Тайфу хочет лишить ее удовольствия и ответила: «Подумаешь! Я ничем постыдным не занимаюсь!» — «Одумайтесь! Уж не думаете ли вы, что я лгу? Там, у изгороди, какие-то благородные молодые люди наблюдают за вами! Уходите скорее, а своими гусеницами можете и дома полюбоваться».
Химэгими приказала: «Ну что, мой Кузнечик, посмотри-ка, что там творится!» Мальчишка сбегал к изгороди и доложил: «Правда, подглядывают».
Тогда Химэгими покидала гусениц в свой широкий рукав и в спешке скрылась за занавеской. Росту Химэгими была не низкого, но и не высокого, густые волосы достигали подола. Она не удосужилась подравнять концы волос, но они были красивы и некоторая небрежность только придавала им очарования.
«Даже менее красивая девушка выглядела бы достойно, если бы она ухаживала за собой и вела себя, как все остальные. Химэгими же красива и благородна. Какая жалость, что при такой внешности она увлекается этими безобразными тварями!» — подумал Уманосукэ.
Сочтя, что возвратиться домой просто так было бы чересчур скучно, он решил дать знать, что был здесь. Поэтому он сорвал стебелек, выжал из него сок и начертал на бумаге:
Увидал твои волосы, Гусеница ты моя. Не могу отлепиться — Словно клеем Приклеен к силкам.
Он постучал по вееру ладонью, чтобы подозвать мальчика. «Отдай это госпоже», — велел ему Уманосукэ. Мальчик доставил послание Тайфу и сказал: «Тот господин велел отдать письмо госпоже».
Тайфу отнесла письмо Химэгими и сказала: «Удивительно! Все это представление устроил Уманосукэ! Он видел вас, пока вы развлекались с этими противными гусеницами!»
Химэгими слушала-ее-слушала, а потом и скажи: «Когда человек занимается чем-то всерьез, стыдиться ему нечего. Кто из тех, кто обитает в этом призрачном мире, живет столь долго, чтобы сметь судить о том, что хорошо, а что — плохо?» Отвечать хозяйке было бесполезно, а потому девушкам, что были рядом, стало грустно.
В ожидании ответа шутники прождали сколько-то времени, но всех мальчиков заставили вернуться домой. Девушки же только и делали, что повторяли: «Какая жалость!» Но не ответить было бы невежливым, и кто-то из них, жалея кавалеров, послал им такое стихотворение:
Я — не как все, Потому говорю: Сердце гусеницы приоткрою, Только услышав, Как имя твое.
Тогда Уманосукэ сложил:
Какой мужчина В этом мире Достоин твоего волоска? А потому не стану Имени открывать!
Шутники рассмеялись — с тем и ушли.
Продолжение — в следующем свитке.
* Цитата из стихотворения Бо Цзюйи (772-846)
* В оригинале сказано, что стихи были написаны не знаками хираганы, приличествующими поэтическому посланию, а знаками катаканы, которая использовалась в официальных документах.
Кошка зимой осторожней В мире живёт - оставляя Имя своё на снегу...
Давным-давно неизвестный стратег сказал: "Великие тактики, выигравшие все свои войны - это самые трусливые подлецы. Трусы боятся проблем отовсюду, поэтому у них на все есть готовый план. Трус никогда не вступит в сражение, если нет условий для победы."
Набросок хэйанский ДОМО аригато Мегане - за помощь со стихотворной частью!
Любовь под покровительством лягушек
Луна над столицей была похожа на чашу белого фарфора. Или на белый рукав мико. Или на веер из чуть золотистой бумаги. Или... в голове великого поэта и еще более великого повесы Нарихиры роились тысячи сравнений, и ни одно не подходило под случай.
читать дальшеВ конце концов, сама императрица Такайко прислала ему тайное послание. «Так сладко поют лягушки в моём пруду под полной луной. Скажи мне, поэт, а ты любишь лягушек?». Послание несомненно было загадкой, и несомненно же оно было очень важным - по пустяковому поводу гордая Такайко не стала бы рисковать. Она в фаворе уже не первый год, а детей все еще не принесла - слабосильный алкоголик, император не мог и дочку-то заделать, не то, что сына. Лягушки у нее сладко поют. И что он должен с ними сделать? Был бы он моложе, он бы прокрался к ней в павильон, чтобы прямо спросить: Такайко-сама, чего вы желаете? Но годы его уже были не те. «Кадзин-сама ва каэру-но кото о-ски годзасоро-ка?» «Любите ли вы... » Он хлопнул себя по лбу и рассмеялся: боги, и впрямь, видно, с возрастом ум не приходит к некоторым, а уходит с концами! Он заново растер засохшую было тушь и написал: «Подобных кото лягушек теперь люблю я; и песни их превосходны». И, улыбнувшись, отдал письмо заждавшейся служанке-посланнице. «Я теперь полюбил возвращаться...» А луна была похожа на лик красавицы, выглянувшей из-за веера и лукаво дразнящей возлюбленного. Ничего: сегодня она недолго останется сокрытой. _________________________ * в данном стихотворении была игра слов: каэру может означать и "лягушка" и "возвращаться" Соответственно, ответ Нарихиры выглядел бы так: «Каэру-но кото дайски ни наримаситэ соно ута ва сугурэмас», если кому интересно.
Кошка зимой осторожней В мире живёт - оставляя Имя своё на снегу...
- Эй! Шевели своими бедрами получше! - Зура, ты пробыл тут слишком долго... Для тебя уже слишком поздно возвращаться к нормальной жизни. - Заткнись! Мне еще много чего нужно сделать для спасения этой страны.